Previous Next

Человек, который хотел остановить Ельцина

Он и сегодня, в свои 88 лет, красив, строен, подтянут. А смолоду был вылитый добрый молодец из русской сказки. Только на выставках показывать как образец славянского генотипа.
Сегодня в рубрике «Встреча для вас» мы предлагаем нашим читателям беседу с Николаем Ивановичем Рыжковым, председателем Комитета Совета Федерации, представляющим в СФ губернатора Белгородской области Евгения Степановича Савченко. Николай Иванович – председатель попечительского совета «Прохоровское поле», председатель Межпарламентской российско-армянской комиссии по местному самоуправлению.

Его жизненный путь – лучшая иллюстрация того, как мощно работали социальные лифты в Советском Союзе для тех, кто талантлив, готов работать, одержим желанием своротить горы, чтобы возродить страну после военной разрухи.
«А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги» — так чуть позже будут петь о преобладающих настроениях эпохи. Выросший в шахтёрской семье на Донбассе, мальчишкой переживший страшные месяцы немецкой оккупации, 20-летний Николай Рыжков махнул за тысячи километров на восток — в Свердловск, чтобы учиться в Уральском политехе и работать на знаменитом Уралмаше. За четверть века вырастет он из сменного мастера до генерального директора завода, флагмана отечественного тяжёлого машиностроения. Затем перевод в Москву – замминистра, зампредседателя Госплана, секретарь ЦК по экономике и, наконец, член Политбюро ЦК и Председатель правительства Союза ССР! Пять лет, с 1985 по 1990 год, Н.И. Рыжков на второй по важности должности в стране.
Но головокружения от успехов не было. Рыжков на каждом месте надёжен, незаменим и отдаёт себя порученному делу без остатка. Почему он первым из членов политбюро оказывается в Чернобыле после атомной аварии? Почему он первым из советского ареопага откликается на трагедию в армянском Спитаке и мчится в этот город, где дыбились искорёженные дома и стонали тысячи людей, погребённые под завалами? Почему он первым прибывает в Фергану и на Кавказ, когда там вспыхивают кровавые межэтнические столкновения? Потому что это его почерк — мчаться туда, где надо помочь людям, брать ответственность на себя, встречаться с трудностями лицом к лицу. В итоге у него, у первого в тогдашнем руководстве страны, тяжелейший инфаркт в конце 1990 года, после которого он вынужден уйти в отставку.
Казалось бы, ему пора успокоиться, перевести дух, сменить сумасшедший бег десятилетий на что-то более подобающее возрасту и здоровью? Но нет, летом 1991 года, всего через полгода после выхода из ЦКБ, Рыжков делает попытку спасти страну, которая катится под откос: он бросает вызов Ельцину на выборах президента РСФСР, даёт народу шанс проголосовать против будущего разрушителя государства.
Но начинаем мы наш разговор с событий недавних.
— Каковы Ваши впечатления, Николай Иванович, о недавно прошедших выборах?
— Перемены немалые. Думаю, что новых людей в Совете Федерации будет процентов 20. Идёт обновление, без этого жизнь не жизнь. Единственное, что меня смущает, — приходят люди, малосведущие в государственном управлении. Они, может, хорошие учителя, врачи, предприниматели, но здесь мало знать свою сферу деятельности. Здесь нужен другой кругозор, другое понимание того, как работают и взаимодействуют государственные структуры, в чём суть рассматриваемых проблем. Хотя некоторые опыта набираются быстро, смотришь, 2—3 года прошло, и они уже оперились.
Раньше складывалось так, что приходили люди со своим жизненным опытом, и таких людей было немало среди бывших губернаторов. К ним присматривались, брали с них пример. А сейчас таких членов Совета Федерации становится всё меньше. Меня это смущает – как бы не остановилась передача опыта? Ведь мы самостоятельная ветвь власти и должны по-настоящему заниматься государственным управлением.
Я знаю несколько человек, которые ушли из СФ. Очень жаль, они могли бы работать. Но происходит то, что происходит…
— Это губернаторы или члены Совета Федерации?
— Нет. Вот я, допустим, представляю интересы губернатора Белгородской области Евгения Степановича Савченко. Он победил, получив почти 70 процентов голосов. По положению, когда он идёт на выборы, то называет три фамилии. Там есть моя и ещё две. После избрания он в соответствии с законом объявляет, что предлагает на должность своего представителя такого-то. Направляет бумагу Матвиенко, и всё. Это даже не голосуется, просто принимается к сведению.
Вновь избранные губернаторы часто рекомендуют своих людей. Чем они руководствуются, не знаю, каждый губернатор кашу варит у себя сам. Из-за этого выбывают люди, которые могли бы работать, но они не входят в команду нового губернатора. И так мы можем потерять кадры, которых терять не нужно.
— Вы могли бы назвать кого-то конкретно?
— Ну, вот, допустим, Катанандов. Он бывший глава Карелии, работал в Совете Федерации заместителем председателя Комитета по местному самоуправлению. Он прекрасно знает этот вопрос, умный, грамотный, взвешенный человек. Считаю, он ещё мог бы принести большую пользу.
— Николай Иванович, я очень благодарен Вам за согласие дать интервью газете «Слово», подписчиком которой – и я говорю об этом с гордостью! – вы являетесь.
— Да, не один год.
— Мы беседуем с Вами накануне Вашего дня рождения. Вы ведь родились 28 сентября? А этот номер выйдет 29-го. 88 лет! Две восьмёрки, как Вы заметили в нашем разговоре накануне, – солидная дата. Цифра восемь – символ бесконечности, ну а 88 – это уже бесконечность в квадрате.
Николай Иванович, у Вас такая биография, что от Вас журналисты должны не отходить, должны рвать на части. У Вас колоссальный опыт, Вы свидетель и участник важнейших событий в истории нашего государства, которого, к несчастью, больше нет. Каждое Ваше слово должно быть занесено в скрижали, бережно записано, ибо, как сказал один писатель, то, что не записано, не существует.
— Умно…
— Вот с таким пониманием я и напросился к Вам на разговор. У Шекспира в одной пьесе героя спрашивают: «Который час, Апамент?— Час быть честным, время говорить правду», — отвечает он (мой собеседник улыбается).
— На развал СССР работал Запад и …мы сами.
— Президент В. Путин назвал крушение СССР «величайшей геополитической катастрофой ХХ века». В самом деле, это была трагедия такого масштаба, что она невольно привлекает внимание конспирологов всякого толка, которые склонны считать уничтожение СССР результатом заговора Запада, итогом работы агентов влияния. К ним теперь уже причисляют и Андропова, который вытащил наверх Горбачёва, ясное дело, самого Горбачёва, Яковлева, Шеварднадзе, главу КГБ Крючкова, Бакатина и т. д.
Ведь Вы, выдвигая свою кандидатуру в президенты РСФСР в 1991 году, давали народу реальный выбор, шанс остановить Ельцина. Если бы существовал верхушечный заговор, предательство верхушки КПСС, вряд ли миллионы людей, включая и рядовых членов компартии (а она насчитывала 19 миллионов человек), проголосовали бы за Ельцина, получившего тогда 57 процентов голосов избирателей в конкуренции с 6 соперниками. Запад не смог бы сработать на миллионы. Вы оказались на втором месте с 17 процентами*. То есть Ваш протест не был услышан, Ельцин в своём противостоянии с Горбачёвым пустил страну под откос. Как Вы оцениваете эту трагическую страницу нашей истории, это обрушение глыб, гул от которых до сих пор не стих. В. Афанасьев, бывший главный редактор «Правды», говорил мне в 1992 году почему-то шёпотом:
«В страшном сне не могло присниться то, что сделали со страной!».
— Хорошо, что в своё время президент сказал слова, которые вы процитировали. Я выскажу свою точку зрения, в которой я убеждён и от которой не отходил ни на один шаг, не менял её никогда все 25 лет ни в помыслах, ни в действиях, ни на словах. Я никогда не говорил, что надо было разрушить Советский Союз.
Я абсолютно был убеждён, что со страной, конечно, надо было что-то делать, назрело очень много вопросов, которые было необходимо решать. Давайте говорить откровенно, Виктор Алексеевич, ведь страна это живой организм. Ведь это, как мы с вами, — сначала дети, молодые, потом зрелые, седые, старые. Точно так же, на мой взгляд, происходит и с государством, только, конечно, в несравнимых масштабах, ибо государство живёт по логике общественных законов. Я далёк от мысли, которую когда-то высказывал Ленин, что государство отомрёт. Это всё чепуха. Государство есть, было и будет, потому что нужно решать вопросы жизнеобеспечения нации. Но государство, безусловно, нужно совершенствовать, развивать. Не может созданное 70 лет назад государство оставаться неизменным.
Я много читаю, в том числе и о революции, о Гражданской войне. Что это за люди были в 1918–1920 годах? Что за обстановка? Они вообще нормальными были? Профессор Чижевский, наверное, был прав, когда рассуждал о физических факторах исторического процесса и говорил, что циклы изменений солнечной активности повторяются каждые 11 лет и отражаются на земле в виде вспыхивающих социальных потрясений и толчков.
А потом я спрашиваю себя: а люди в 1989—1991гг. были нормальными? Если сегодня взглянуть на то, что они делали и говорили в те годы, даже не верится, что это возможно, что это люди делали. Некоторые живы до сих пор, но они сегодня другие, они по-другому мыслят, пишут и говорят. Я спрашиваю: что же с ними тогда происходило? Почему они не понимали разумных слов? Почему я в ответ слышал: ты такой-сякой, саботажник перестройки, тормоз перемен! Каких только оскорблений я тогда не наслушался!?
Это был абсолютный разрыв со здравым смыслом. Но ведь что-то повлияло на людей? И в Гражданскую войну, и сейчас?
Вот вы задаёте вопрос по 1991?году. Виктор Алексеевич, я прекрасно знал, что мне не победить. Полностью отдавал себе в этом отчёт. Надежд не лелеял. Знал, что в то время Ельцина не одолеть. Почему пошёл? Может, ещё и в горячке, наслушавшись тогда выпадов в свой адрес. Подумал, что на выборах будет трибуна, можно будет говорить, выступать, спросить ещё раз: ребята, остановитесь, куда вы идёте? Одна надежда была – может, сумею убедить людей? Неужели вы не видите, куда вас тащат?
Но в то время никто мог взять верх над Ельциным!
Тут нас прервал телефонный звонок из Еревана. «Это члены армянской части Межпарламентской комиссии по местному самоуправлению интересуются планами мероприятий на следующий год,— пояснил Николай Иванович. — Комиссия работает уже 20 лет. Мы поступили мудро. За два десятилетия ни один человек в Армении не сказал, что мы «старший брат», «угнетаем» и т.д. 20 человек в комиссии от них, 20 от нас. Хотя у нас 450 человек в Думе и 170 в Совете Федерации, а у них всего 110 в Национальном собрании. Но мы на равных!
— На чём мы остановились?
— Мой вопрос, Николай Иванович. Чем же объяснить перестроечный морок миллионных масс российского народа?
— Этот вопрос задавали, задают и будут задавать. У меня нет ответа, но есть некоторые мысли по этому поводу. Я не отношусь к тем людям, которые считают, что нас разводили извне.
Да, нас валили очень крепко, Европа, особенно американцы, были против нас после окончания мировой войны и с началом холодной войны. Письмо Даллеса, о котором столько говорили…
— Николай Иванович, но ведь «письмо Даллеса» – из романа Анатолия Иванова, который просто удивительно точно схватил суть развязанной против нас идеологической и информационной войны. Американцы не смогли бы так ярко написать то, что по сути является стратегической директивой США по разложению Советского Союза.
— Даже если не Даллес писал, а Иванов или Петров, главное в том, ЧТО там написано. Это сценарий, который прошёл, это была программа разложения нового поколения.
Они, конечно, действовали, вопроса нет. Особенно во второй части перестройки – в 1988–1991?гг. Запад, конечно, работал, влиял через интеллигенцию, учёных. Влияние было, но второе – это наше! (Николай Иванович несколько раз для вящей убедительности пристукнул пальцами по столу.) Нельзя сказать, что они разрушили. Мы вместе разрушили. Они нас разрушали. Но и мы, как говорится, поработали очень крепко.
— Чем Вы это объясните, Николай Иванович? Вы вспоминали поколение 1918–1919 гг. Они действительно были – возьмём мягкое слово – своеобразные.
— Безбашенные!
— Да. Но они делали революцию. Второе поколение, их дети, победили в Великую Отечественную войну. Ну а третье, внуки революционеров, – здесь уже перемены налицо. Многие были настроены резко против системы. Они были готовым материалом для потребления далессовских планов. Почему так быстро переродилась элита? Мгновенно, по историческим меркам…
— Да, к сожалению, это так. Если вспомнить Антонова-Овсеенко, Литвинова, Якира, Льва Разгона, зятя Рыкова, который в детстве сидел на коленях у членов политбюро. Они оказались разрушителями.
— Может, это закон каждой системы? Вон сегодня в Америке разрушителем системы пытаются представить Трампа…
— Я много об этом думал. Мы переступили какую-то грань. Я вырос в рабочей семье, когда все были бедные, все жили одинаково, что в одежде, что на столе. Какое-то перерождение началось сверху. Первой была партия, на мой взгляд. Однопартийная система, по моему мнению, привела к тому, что партия подменила собой всё и вся. В 30-е гг. и в войну она взяла на свои плечи абсолютно всё. И в тот момент так было нужно, по-другому мы бы не вышли из тяжелейших испытаний. Великие дела были сделаны благодаря партии. Но в какое-то время надо было сказать: всё, ребята, давайте потихоньку отходить. Пусть партия занимается кадрами, идеологией, культурой, партийными делами, а экономикой, вагонами пусть занимается правительство. Я знаю, о чём говорю. Меня, директора завода, вызывали в обком и били морду за то, что я сколько-то вагонов за сутки не разгрузил. Ну, дело ли партии заниматься вагонами?
Я не беру смутные 20-е гг. — НЭП, ВСНХ, тресты и чего там только не было. Шёл поиск. Потом война и послевоенные годы – тоже особый, мобилизационный период. Если бы не было сильной партии, мы бы ничего не сделали. Просто не сделали бы…
— …Николай Иванович, простите, перебью Вас. С 1939 по 1952 год съездов партии, как мы знаем, вообще не было. Ю. Андропов вызвал Вас к себе 20 ноября 1982 года и предложил возглавить Отдел экономики ЦК, которого до той поры тоже не было. Значит, партия опять хотела рулить экономикой?!
— Вот вы говорите, Андропов. Ну, так и Андропов был такой же, при всём глубоком уважении к нему. Мы очень много – часами — с ним беседовали вот так, один на один. Но я никогда не слышал от него – никогда! – что надо партию убирать из экономики. Наоборот, он повторял, что партия должна заниматься экономикой. Мы пропустили тот период, когда надо было потихоньку отойти в сторону. Почему погорела наша перестройка? Потому что надо было постепенно переходить, а мы решили сразу, начали кричать «Партию долой!», «6-ю статью Конституции долой!».
Ведь что сильно повлияло на перемену настроений? Кадры. Мы живые люди. Я работал на заводе, не говорю, что я всё знал, но кое-что знал. Видел, как, допустим, ведёт себя первый секретарь обкома партии.
— Вы Ельцина имеете в виду?
— Да хоть Ельцина, хоть других. Он, по сути, барином стал. И разве Ельцин один такой был? Они все были такие – особые люди, особой значимости. А разве рядовой коммунист этого не видел, не понимал? У меня такой же партийный билет в кармане, как и у него. Но смотрите, он ходит — нос кверху, никого не слышит и не слушает, разговаривает через губу, взыскания сыплет направо и налево. И это разложение затрагивало не только партийные кадры, но и других руководящих работников.
Да, люди 20-х гг., о которых мы читали, прошли до революции через тюрьмы, ссылки, каторгу. Но они же потом поселяются во дворцах, которыми владели те, кто их сажал...
— «Кто был ничем, тот станет всем»…
— Люди же видели, что они занимают дворцы, в которых жили…
— Рябушинские, например…
— …Или великие князья. Не зря Ленин вводил партмаксимум, чтобы как-то поддерживать справедливость, чтобы не было большого расслоения. (Партмаксимум — максимальный месячный оклад, существовавший для членов КПСС, руководящих работников учреждений и предприятий. Введённый декретом ВЦИК от 23 июня 1921?г., он предусматривал, что зарплата ответработников не должна превышать 150 % от уровня средней зарплаты в подконтрольных им учреждениях и предприятиях. Отмена партмаксимума в конце 1929?года означала начало «распада советского общества на классы и слои с огромными различиями в доходах». — Ред.).
Произошёл отрыв верхов от основной партийной массы – а нас было 19 миллионов с кандидатами в члены КПСС. Отрыв породил массу причин для разочарования и недовольства. Уже к XXVII (последнему) съезду партии в 1990 году численность коммунистов в стране уменьшилась на 1 миллион человек. Те, кто разделял западные взгляды, использовали эти настроения…
— Согласно Конституции 1977?года партия стала государственной структурой. Поэтому разрушение партии в перестройку неизбежно привело к разрушению государства…
— Перемены надо было вводить раньше, шаг за шагом и постепенно. А те, кто жаждал разрушения, с удовольствием оседлали волну недовольства, показывали: смотрите, вот это плохо и вот это тоже. По этим точкам и били. Ну, как можно было всерьёз толковать о том, что экономику огромной страны перестроят на рыночный лад за 500 дней?
То есть обманывали народ. Потом, конечно, у людей открылись глаза. Помню, как-то зимой, я уже года три как в отставке был, мы с женой отдыхали в Кисловодске. Гуляли и заблудились. Смотрю, какая-то тётушка пожилая идёт внизу. Спустился к ней, спросил, как пройти к санаторию. Она объяснила, а потом взглянула на меня — а я в куртке, в шапке какой-то — и спрашивает: «Это вы, Николай Иванович?» — «Я». – «Как же вы нас всё-таки не убедили?».
— Это ужасно…
— Ужасно, потому что люди через несколько лет поняли, что их обманули очень крепко. Всё полетело – социальные завоевания, накопления, работа, страна…
— И никто при этом не говорил, что грядёт капитализм. Рынок! Рынок! Он всё устроит, всё у вас будет. Слова «капитализм» тщательно избегали.
— Меня в Верховном Совете, как говорят, кантовали налево и направо, терзали вопросами, что сделать и как. Однажды приступили с ножом к горлу: «Вот надо, чтобы всё было!». «Для этого, — отвечаю им, — надо увеличить выпуск продукции, поднять производительность труда!». «Ну-у-у, — отвечают, — это когда ещё будет?». «Хорошо, — говорю, — «Можно сделать через три дня. Завтра даю указание поднять цены, и через три дня всё будет». «Ну, нет, так нам не надо».
— У меня впечатление, что при всех разговорах о рынке, о 500 волшебных днях власть игнорировала как реально существовавшие рыночные механизмы в социалистической экономике, так и то новое, что появлялось в хозяйственной деятельности страны. Скажем, успешно действовала потребкооперация, которая возникла ещё в сталинские времена. Возникали объединения с новыми (а на самом деле старыми, традиционно русскими) артельными началами, которые внедрялись, скажем, в золотодобыче? Что Вы можете сказать об этом?
— Потребкооперацию, организацию рыночного типа, просто разогнали в начале 90-х. У нас тогда существовали две формы — государственные закупки и закупки через потребкооперацию для обеспечения продовольствием армии, тюрем, больниц, детских домов и т.д. Так вот государственные закупки по картофелю покрывали 5 процентов потребностей, а потребкооперация, которая закупала его у частников, давала остальные 95 процентов! Высокие показатели были у потребкооперации и по закупкам молока. Несмотря на это потребкооперацию просто разрушили.
Что же касается новых форм хозяйствования, то мне вспоминается артель «Печора», занимавшаяся золотодобычей на Севере и Дальнем Востоке. Вадим Туманов, её возглавлявший, сумел поставить дело так, что его объединение оказывалось в разы эффективнее, чем все организации, существовавшие в этой отрасли на то время. Но кондовые догматики, которых немало было тогда на разных этажах власти, сделали всё, чтобы загубить это начинание на корню. Я помогал Вадиму Ивановичу, считал его инициативу с артелью весьма перспективной и полезной для страны, видел в ней ростки рыночной экономики нового типа, но бюрократия затоптала это начинание.
— Николай Иванович, хотел бы спросить о Горбачёве, под началом которого Вы проработали в общей сложности пять лет. Я познакомился с ним летом 1990 года в Стэнфордском университете в Калифорнии, когда он в свой речи провозгласил конец соперничества между СССР и США, призвав не искать победителей в холодной войне. Американская аудитория встала с мест и взорвалась приветственными возгласами. Все были в экстазе, в абсолютной эйфории. Когда он обходил кампус (студенческий городок), в воздухе стоял визг и стон восторга, как будто все звёзды мира собрались в эти минуты в Стэнфорде.
Я отправил репортаж об этом в «Правду», а мне оттуда сказали: «Что ты пишешь? Ты вообще не понимаешь, что у нас происходит». Потому что отношение к нему в нашей стране уже было полностью противоположное. Тот же Бжезинский реагировал на примирительные увертюры Горбачёва без всякого великодушия. Он сравнил падение СССР с поражением Наполеона в 1815 году и нацистской Германии во Второй мировой войне…
— ...Я не бывал с ним за границей, но много слышал о том, как его там принимали. Не знаю, он был наивный человек или хотел понравиться им? Там действительно сплошной восторг, визг и вопли «Горби, Горби!». И чем больше визжали там, тем хуже было у нас. У меня вообще такое было ощущение, что у него в то время что-то с мозгами произошло. Он вбил себе в голову, что он мессия. Спаситель человечества, спустился к нам откуда-то…
Я вот помню свой разговор с Тэтчер. Она меня спрашивает: «Г-н Рыжков, вот вы и Горбачёв бьётесь за то, чтобы сделать мир свободным от атомного оружия. Но вы понимаете, что это война?» — «Ну, почему, — отвечаю ей, — есть же способы договариваться, исключать угрозы…». «В нынешнее время есть один способ предотвратить войну – это ядерное оружие, — продолжает она. – Неужели вы и Горбачёв не понимаете этого? Если упразднить атомное оружие, через несколько лет будет война!».
Я тогда ничего ей не сказал. Но потом, по размышлении, признал: «А ведь она права!».
— Да, она права…
— И смотрите, прошло уже 30 лет после разговора с ней, а ядерное оружие продолжает служить сдерживающим фактором…
— И даже сегодня с КНДР…
Как я выбрал Уралмаш
— Но давайте, Николай Иванович, о хорошем, отойдём от этих тем. Ваши самые счастливые годы? Знаю, что 25 лет жизни отдали Уралмашу. В одной из своих книг Вы употребили слова — «сумасшедшие и прекрасные четверть века на сумасшедшем и прекрасном Уралмаше». Почему?
— Я до сих пор считаю, что самые счастливые годы моей жизни конечно были на Уралмаше. Во-первых, я пришёл туда молодым, мне было 20 лет, только что окончил техникум. Учился я в Краматорске в 70 км от того места, где родился. Славянск, где бои недавно шли, это по сути дела, пригород Краматорска, мы всё купаться туда бегали.
После школы я очень хотел учиться дальше, но в Краматорске в то время высших учебных заведений не было, только техникум. После защиты дипломов заседала у нас комиссия по распределению, человек 5—7 с председателем. Зачитывают мои показатели. «Ну вот, — говорят, — мы предлагаем вам выбрать город, где есть наши заводы». Хорошие города — Алма-Ата, Барнаул, Курган, Свердловск, пару небольших заводов в Кировской области. «Выбирайте любой, кроме Краматорска». Ну, мы молодые, горячие. Отвечаю: «Хорошо. Мне ваш Краматорск вот так надоел!». Я знал, что половина ребят и девочек, что учились с нами, из Краматорска, у них там семьи, родители, и они, конечно, стремились остаться в городе.
А я 4 года в общежитии там болтался, мне уже видеть его было невмоготу. «Не нужен мне ваш Краматорск. Не останусь, даже если предложите!». Они сразу вздохнули, оживились, заулыбались: «Ну, а что ты выберешь?».
Сделаю небольшое отступление. Рядом с техникумом у нас был кинотеатр, куда мы бегали в кино. Проскальзывали как-то, тётку уговоришь или ещё как, потому что денег не было…
— Билет на дневной сеанс стоил 10 копеек…
— Да, но денег иной раз совсем не было, даже таких. И вот перед фильмом показывали киножурнал, помните?
— Ну, как же. «Новости дня»…
— …Да. И вот за пару лет до того я увидел в хронике Уральский политехнический институт. Красивое большое здание с колоннами, светлые аудитории, фронтовики возвращаются с войны на студенческую скамью, среди них один Герой Советского Союза, мой тёзка. Он потом проректором был, когда я учился. Мне это так понравилось!
И когда в комиссии мне назвали Свердловск, спросил: «А институт там есть? — «А как же, Уральский политехнический институт. И завод там Уралмаш». — «Тогда я туда поеду». Вышел, в библиотеке рядом решил посмотреть, где же этот Свердловск. Знал только, что где-то на востоке. Нашёл карту: значит так, мне надо 1000 км до Москвы и ещё 2000 км от Москвы. Вот так я и попал на Уралмаш.
А вообще мне хотелось мир посмотреть. Позже обрела известность песня Пахмутовой на стихи Добронравова «За туманом и за запахом тайги». Вот так и у меня было. Уралмаш — это моя непреходящая любовь. И Урал я очень люблю. Начинал с мастера в 20 лет в 1950 году, окончил в 1975-м генеральным директором.
— В биографии говорится, что Вы одно время были главным сварщиком Уралмаша. Это так?
— Да. Я 9 лет в цехе отработал. Окончил вечерний институт в 1959?году. Защитил диплом, отметили мы это дело. На следующее утро звонит мне директор завода Кротов (он потом стал первым заместителем министра и союзным министром энергетического машиностроения): «Защитил?» — «Защитил, Виктор Васильевич» — «Поздравляю! Ну, ты там долго гулять будешь?» — «Да я вот только защитил, может, недельку погуляю?» — «Ну, ладно, вот сегодня гуляй, а завтра выходи на работу. Приходи ко мне».
Я был тогда начальником цеха. Наутро прихожу в приёмную, секретарь говорит: «Ждёт вас Виктор Васильевич». «Ну, поздравляю тебя!» — директор протягивает мне бумагу. Читаю — «Приказ: назначить Рыжкова Н.И. главным технологом по сварке. Кротов». «На, иди работай!». И я 9 лет отработал в сварочно-сборочном цехе, собирал шагающие экскаваторы. 4 года начальником цеха, 4 — начальником участка. Сменным мастером был всего полтора года. Но это школа огромнейшая была…
— Но как работали с кадрами! Директор крупнейшего в стране завода звонит молодому — 30-летнему! — начальнику цеха!
Смерть директора Уралмаша.
Рабочий класс хочет знать правду
от Суслова
— Меня начальником цеха ставил Грибовский, предыдущий директор завода. Кандидат в члены ЦК. Он в 50-гг. выступил против совнархозов. Статью его с критикой этой идеи Хрущёва напечатали в «Правде». После этого его пригласил на Старую площадь Кириченко, член Президиума ЦК КПСС. Был такой хам великий, кажется, из Одессы. Спросил: «Ты чего это там пишешь?».
Уралмаш имел в Москве своего представителя. Он встретил Грибовского, после этой беседы проводил его до гостиницы «Москва», где тот остановился. Директор с ним попрощался: «Ну, иди отдыхай. Завтра утром встретимся». Наутро тот приходит, стучит в дверь, никто не отвечает. Опять стучит. Тишина. Спрашивает у коридорной. «Вчера, — говорит, — пришёл. А сегодня утром я его не видела». Вскрыли дверь – в номере на столе пустая бутылка коньяку, а он висит. Повесился на верёвке от штор.
Вот, кстати, одна деталь, чтобы иметь представление о том, какой закалки люди были на Уралмаше. Наши начальники цехов и те, кто повыше, прошли войну, мужики были кремень! Они нас, пацанов, учили: «Что — ты сказал «нет? Запомни, на Уралмаше нет слова «нет». Иди отсюда». Ну, военное предприятие было, весь стиль работы был военный.
Когда на заводе узнали о кончине директора, шум поднялся большой. Грибовского очень уважали. Небольшого роста, корявенький такой, в оспе, в очках, косоглазый. У нас всем на заводе давали клички. Так вот его звали Георгий обаятельный.
— А у Вас какая была?
— Николай Великий. Виктор Васильевич Кротов, директор, который звонил мне с приказом, — Чужой. Потому что он с другого завода к нам пришёл.
Шумиха поднялась большая, завод заволновался. Как так — директор крупнейшего завода страны повесился?! Пришлось приехать из Москвы Суслову, члену Президиума ЦК КПСС, секретарю ЦК по идеологии. Собрали коллектив, человек 200. Я тогда с год всего начальником цеха был, меня как раз Грибовский ставил. Молодые сзади, а впереди аксакалы — начальники цехов, служб. В президиуме — секретарь парткома, секретарь обкома партии и Суслов. Изложили, что произошло. Вот, говорят, сейчас товарищ Суслов вам расскажет.
Суслов вышел на трибуну. Ну и сказал то, что мы и так знали — Грибовский повесился. И дальше происходит то, что я никогда не забуду.
Поднимается начальник литейного цеха – у него 1400 человек в цеху. Такой могучий дядька. Стоит недалеко от президиума: «Товарищ Суслов, вы нам здесь речи не произносите. Вы объясните людям, почему погиб наш директор завода». Тот тыр-пыр. Встаёт другой — начальник кузнечного пресса, у него 1000 человек в цеху, и тоже: «Товарищ Суслов, мы не удовлетворены вашими ответами. Вы нам всю правду не говорите. Почему погиб директор такого завода? Как вы могли допустить? Это вы его в петлю загнали!» И пошёл, и пошёл. Так драили Суслова! Представляете?
В общем, не повезли его хоронить на Урал…
— Испугались…
— Да. В Москве есть Введенское кладбище, бывшее немецкое. Вот там его и похоронили. Была создана комиссия, человек 10–15, туда вошли ветераны, работавшие с ним в войну. Они поехали в Москву, похоронили, рассказали. Народ утихомирили.
Прошло много лет. Я уже, наверное, был директором или главным инженером, когда приехал как-то в Москву в командировку. В гостинице встречаюсь со знакомым из Свердловска. Было воскресенье. «Ну, куда пойдём?» — «А давай-ка проведаем Георгия Николаевича!». Узнали адрес кладбища, купили бутылку водки, закуски какой-то, приехали. Заходим в контору, дежурному говорим: «Мы с Урала. У вас здесь похоронен Грибовский Георгий Николаевич?». «А-а, это уралец, который повесился?». То есть помнили! «А это вот пойдите по такой-то линии, номер такой-то». Нашли, присели на лавочку, поклонились, помянули.
Ну, вот сам факт, как они разговаривали с членом политбюро, говорит о том, какой настрой был.
— И что такое рабочий класс...
— Комсомольцев было десять тысяч! Уралмаш был прекрасный завод, один из лучших заводов не только по своей технической оснащённости. Традициями был славен, хоть ему не так много лет, он всего 1933 года рождения. Но сколько он сделал в войну – танки, артиллерия! На нём ковалась победа!
Гибель Уралмаша
— Николай Иванович, как такой завод, овеянный славой, с такими традициями, мог стать собственностью Бендукидзе в новое время?
— Сейчас завода нет!
— Да Вы что?
— Да! Пара корпусов осталось. Металлургия вся закрыта! Это идиотизм! Для того чтобы получить поковку или отливку, просят Ижору. Там делают, привозят. Начинают обрабатывать – дефект, это часто бывает. Назад повезли. Что это такое? Раньше как — брак? Чтоб завтра была новая отливка!
Угробили завод. Бендукидзе что? Подставное лицо, гайдаровец. Конечно, это не случайно. Я исключаю всякую случайность. Просто стратегический завод такого класса настолько был нужен стране, насколько он был вреден для заграницы, поэтому – «похоронить и всё!», – Николай Иванович стукнул по столу. – Вот и похоронили!
Сейчас, по-моему, на заводе две с половиной – три тысячи человек. Когда я уезжал, было 52 тысячи работающих! 43 000 на головном заводе, остальные в филиалах. Сейчас нет завода! Одни ордена висят, и всё.
Четыре города назад в Белгороде был Владимир Владимирович Путин, была 70-летняя годовщина танкового сражения под Прохоровкой. Его пригласили ветераны, он провёл там «Комитет Победы». Закончился комитет, мы с губернатором области Евгением Степановичем Савченко подошли к помощнику, говорим ему: «Нам надо поговорить с президентом!». — «Да, вы что, он так занят, сейчас в Казань летит». «Ну, разве так можно? Вы что делаете? Приехал президент, и он не может встретиться с губернатором и членом Совета Федерации? Нам надо всего 15–20 минут». В общем, он принял нас в гостинице. Мы два-три вопроса всего задали. Один-два по области. И потом я спрашиваю: «Владимир Владимирович! У меня душа болит за Уралмаш. Завода нет, он угроблен. Ну, сделайте что-нибудь!». Отдал ему письмо, которое написал заранее. Говорю: «В конце концов, ну что это такое — Уралмаш подчиняется Газпромбанку!? Он хозяин завода! Отдайте атомщикам, артиллеристам, морякам наконец. Он всё может делать, всё, что скажете. Примите решение, нельзя так. Завод будет нужен стране рано или поздно. Он вроде соглашался. Прошло четыре года, ничего не изменилось. Ничего!» (следует стук по столу).
Сейчас уже и кадров почти не осталось. Уже и биться некому. Угробили завод!
Украинский близнец Уралмаша
В Краматорске, где я учился, тоже завод, они с Уралмашем родные братья, тот чуть моложе. Лет пять назад я был в Донецке, губернатор спрашивает: «Николай Иванович, а вы в Краматорске были?» — «Нет. Я завтра утром улетаю». Он тут же поднял трубку директора завода: «А ты чего Рыжкова к себе не приглашаешь?» – «А я не знал, что он здесь. Сейчас я своего заместителя найду, он у вас в Донецке». Буквально через минут 20 приходит замдиректора, мы сели в машину и поехали. Там 100 километров с небольшим.
Весь оставшийся день я провёл там, вернулся поздно ночью. Приехал, откровенно говоря, расстроенный. Завод, как часы – чистенький, аккуратный. Меняют станки. Строгальные, как у нас на Уралмаше. «А почему снимаете?» «Да это уже устарелая технология. Мы ставим с программным управлением». Директор — Герой Украины! Изумительный завод. А наш в это время погиб. Хотя в прежнее время краматорцы звали нас старшим братом, мы лучше работали. Так что действительно, для меня Уралмаш – это всё! Боль моя непреходящая!
— История завода — это ещё одно из тяжелейших испытаний, которые выпадали Вам как политику и как человеку на протяжении Вашей жизни, замечательной во многих отношениях. В 1986 году Вы – тогда Председатель Правительства СССР – первым из советского руководства примчались в Чернобыль и взвалили на себя гигантское дело по преодолению последствий страшной аварии на Чернобыльской АЭС. 1988 год застаёт вас во главе спасательных работ после сильнейшего землетрясения в армянском Спитаке (25 000 погибших, 75 000 пострадавших). Огромная роль, которую Вы сыграли в оказании помощи армянскому народу, навеки запечатлена в памятнике, который установлен в этом городе. На нём надпись — я хочу, чтобы наши читатели её знали»: «Выдающемуся сыну русского народа, Председателю Совета министров СССР Николаю Ивановичу Рыжкову от благодарной Армении». В 1989 году на Ваши плечи ложится ещё один «подвиг Геракла» — гасить межэтнические конфликты в Фергане и на Кавказе.
— Не дай Бог!
— Люди видели, на что Вы способны, ЧТО умел делать Рыжков. И всё равно «демократические» СМИ приклеили Вам ярлык «консерватора», «саботажника перестройки»! Ведь Вы призывали избирателей в президентской кампании 1991 года: «Посмотрите на лицо Ельцина – такие лица не лгут!». Я Вам скажу больше: художник Шемякин, может быть, Вы знаете его…
— Знаю…
— …Я с ним много общался, когда работал корреспондентом «Правды» в Нью-Йорке. Так вот он нашёл, на мой взгляд, очень удачную формулу: «У Ельцина, — говорил он, — лицо гения алкоголизма!».
— Так и есть, — рассмеялся Николай Иванович.
— Замечу в скобках, что Шемякин раз шесть зашивался, так что его экспертному мнению вполне можно доверять!
Битва в Политбюро
за Ельцина
— Но мой вопрос вот какой: как мог такой человек в 1983 году оказаться на должности заведующего Отделом ЦК по строительству? Кто это сделал – Лигачёв?
— Лигачёв. Я видел, как всё это происходило. Когда я пришёл на Старую площадь секретарём ЦК, Ельцин не пользовался большим авторитетом в секретариате. Хотя в то время он ещё не пил так, как позже. Я не вникал, но слышал иногда про его закидоны. В ЦК к нему было настороженное отношение…
Потом что-то произошло. Егор Кузьмич Лигачёв нашептал-наговорил тогда Горбачёву, который был вторым человеком при Черненко. Генеральным секретарём был Черненко, уже очень больной человек, индифферентный, в дела не вникал, ему было всё до лампочки. Страшно больной. Созрела мысль, что перестройке нужен именно такой, как Ельцин. Для будущих свершений. Лигачёв к нему ездил, он ему понравился. И через какое-то время перевели Ельцина завотделом ЦК КПСС. Мне рассказывали, что Боря был очень недоволен. Что ж это такое, жаловался он, я первый секретарь обкома, а меня, значит, только завотделом?! Вон Рыжков не был в обкоме, а секретарь ЦК, Рябов (предшественник Ельцина на посту секретаря Свердловского обкома. – Ред.) тоже секретарь ЦК. А меня что же? И его быстро сделали секретарём ЦК по строительству.
Прошло время. Летом 1985-го я уже несколько месяцев как стал членом Политбюро. Однажды вечером сижу у себя в кабинете. Звонит Горбачёв по прямому: «Ты что делаешь?» — «Занимаюсь делами». — «Ну, ты зайди, вот тут надо поговорить». Его кабинет на этом же этаже. Захожу, здороваюсь. Они с Егором ходят по кабинету. Не сидят, а ходят. «Вот мы хотели с тобой посоветоваться. Ты в курсе дела, что уходит Гришин?» — «Ну, был разговор на Политбюро».— «Надо определиться, кто будет вместо него. Твоё мнение?» — «Ну, я не занимался этим, это не мой вопрос. У меня своих экономических забот и заморочек хватает. Егор, это же твой вопрос. Ты же кадрами занимаешься». Тогда кто-то из них, не помню, спрашивает: «А вот есть предложение выдвинуть Ельцина?» — «Ельцина? Нашего? Бориса?» — спрашиваю я. – «Да. А что? Твёрдый мужик, туда-сюда».— «Михаил Сергеевич, не делайте этого. Не делайте эту глупость. Не дай Бог вам это сделать». — «А что, ты против? Ты ревнуешь, что ли?» — «Какая ревность? Ну, хорошо, мы с ним из одного города, он секретарь ЦК и я секретарь ЦК». – «Ну, ты уже член Политбюро». – «Ну, может, и он когда-то будет», — смеюсь. «Дело не во мне, Михаил Сергеевич. Егор сделал первую ошибку, когда вы взяли его в ЦК».— «Ну, всё равно надо было когда-то брать». — «Конечно. Не век же ему первым секретарём быть. Он строитель. У нас пять или шесть министерств по строительству. Люди уже пожилые, отправьте кого-то на пенсию, поставьте его. Это его дело, он гвозди, костыли будет забивать только так. Он был первым секретарём обкома в Свердловске. Но Москва – это совсем другое дело, это же столичная партийная организация. Здесь не должен быть костолом». — «Ну, ты необъективен…». – «Что ж, я вижу, что не убедил вас. Михаил Сергеевич, вы же знаете, что он пьёт». – «А что, он больше, чем Рябов пьёт?». – «С Рябовым я не пил, когда жил на Урале. Но что Ельцин пьёт, знаю. Он пьющий человек. У меня очень много друзей там осталось, и они мне рассказывают о его привычках. Хотите ставить пьющего человека на Москву?». — «Нет, ну, ты необъективен». – «Что вы на меня напустились? Вам хочется ставить его? Ну, ставьте! Ради Бога!» — «Дело не в пьянке, — это Егор заговорил. – Просто он очень устаёт. Он день и ночь работает». – Тут я не выдержал: «Слушай, Егор. Ну, не делай ты из меня дурачка. Зачем ты мне всё это говоришь? Ты помнишь, года полтора назад, когда он ещё был первым секретарём, проводили совещание по сельскому хозяйству? И потом вдруг шум в зале, а сверху-то из президиума всё видно хорошо. Смотрим, Ельцина почти волоком двое вытаскивают из зала. Помнишь?» – «Помню. Он перетрудился. Разморило его».— «Так вот, насчёт перетрудился. Михаил Сергеевич, рассказываю вам то, что мне достоверно известно, что рассказывали мне люди, которые пили с ним в ту ночь. Он приехал вечером, остановился на Плотниковом переулке. Собрались там мужики, которые с ним работали. Пили всю ночь, почти до утра. Поспал он всего два-три часа и под парами пошёл на совещание. Там его разморило, и он начал терять сознание. Что ты мне говоришь, «перетрудился»? Он просто перепил. – «А ты можешь сказать, кто с ним пил?». – «Я знаю кто, но не скажу. Зачем подводить людей?»
Я вижу, что вы решение приняли. Единственное, что я могу вам обещать — на Политбюро, когда вы будете его рекомендовать, я промолчу. Ничего не скажу. Чтобы вы не считали, что вот, мол, я всего несколько месяцев в Политбюро, а туда же.
Но только учтите, Михаил Сергеевич, придёт время, когда вы будет локти кусать».
Он потом об этом вспомнил, Прошло всего несколько лет. Собирались мы как-то на какое-то заседание. Пили чай. В президиуме Горбачёв, Раиса, Капитонов, я. Она ко мне: «Николай Иванович, ну, что же это ваш земляк делает? Что же творит?» Думаю, ну что ей говорить? Тут Горбачёв подаёт голос: «Раиса, ты не напускайся на Николая Ивановича. Это единственный человек, который нас предупреждал».
— Прекрасно…
— Ему нельзя было власть давать. Он властолюбивый, он любого мог затоптать — и мать, и отца. Это человек, который во имя власти на всё способен.
— Николай Иванович, Вас можно слушать без конца. Но, может, я что-то выпустил из виду, о чём-то забыл спросить. Может, Вы хотели что-то сами сказать читателям?
— Во-первых, я хотел бы сказать газете «спасибо». Вы единственная газета, которая проявила интерес к двум восьмеркам — к моему 88-летию. Больше никого – ни газет, ни радио, ни телевидение — никого это абсолютно не интересует. Поэтому большое спасибо вам. Не потому, что я жить без этого не могу. Проживу, конечно, сколько мне Бог дал. Просто очень рад, что вы сочли необходимым встретиться и поговорить. Большое спасибо.
— Николай Иванович, я хочу сказать, что я Вас лично глубоко уважаю – с давних пор, когда почти четверть века назад Вы увещевали меня в связи с конфликтом в газете «Правда».
Уважаю Вас глубоко как человека, который активно участвует в политической жизни страны. То, что Вы делаете на общественном поприще, тоже вызывает чувство признательности. Вы председатель Попечительского совета общественной организации «Прохоровское поле». Она работает на историческую память народа, на единение поколений, на сохранение нашего единого исторического пространства, которое в ХХ веке не раз пытались разорвать.
Каждый год собираются на Прохоровском поле ветераны и молодые и дышат воздухом Победы, воздухом великого триумфа и великой трагедии. Смотрят прекрасный военный музей, встречаются с людьми, которым Вы вместе с губернатором Евгением Степановичем Савченко и с председателем Правления Союза писателей России Валерием Николаевичем Ганичевым вручаете лауреатские дипломы за произведения, посвящённые ратной славе Отечества, вере Православной, воспевающие высокие чувства патриотизма, преданности и любви.
И люди Вас уважают с годами всё больше, осознав, что сделали большую ошибку в 1991 году, когда не проголосовали за Вас, что, возможно, могло изменить новейшую историю России. Поздравляю Вас с наступающим днём рождения, желаю от имени нашего Общественного совета и наших читателей здоровья и сил на ещё многие добрые дела во благо России. И спасибо Вам за беседу!
— Спасибо ещё раз. Очень рад, что именно ваша газета встречается со мной сегодня. Я читаю «Слово». Газета мне нравится своей взвешенностью, патриотизмом, уважением к нашей истории, к нашим людям. Она отличается от других политических изданий. Мне нравится ваш стиль. Мне нравится ваше кредо.

Беседовал Виктор Линник.
13 сентября 2017 года.

Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии. Войдите на сайт через форму слева вверху.

Please publish modules in offcanvas position.