Пишу Россию

  Не из крестьянской ли России вышли все мы – русские люди? Не народные ли мелодии легли в основу русской классической музыки, не в глухих ли деревнях и старинных сёлах родились чудесные сказки, на которых воспиталось не одно поколение русских людей, и не крестьянской ли, а точнее сказать, христианской, можно назвать нашу литературу, да и всю нашу национальную культуру? 

   Природа и религия формируют характер русского человека. И потому, осознанно или неосознанно, русский художник в первую очередь отдаёт должное им. Пройдитесь по любой художественной выставке — вы убедитесь в этом.
  Глубокий художник видит приро-ду глазами своего народа, и по-тому зритель так признателен ему за его картины, за удивительный дар и умение посредством красок и кисти передать полно чувство любви и признательности к родным местам. Работая в мастерской, художник как бы переносит, можно даже сказать, выплескивает на холст наши чувства, уловленные им.
  Не нас ли с вами так тянет из давно потерявшей национальное лицо столицы в тихие провинциальные города, в села, в деревню, к простым людям? Только там отдыхаем мы душой и набираемся сил духовных.
  Провинция ещё хранит дыхание Православной Руси. Там ещё живы народные характеры, русские типажи. Там чувствуем мы душевное спокойствие и там вспоминаем, что мы русские.
  Обо всём этом я думаю, когда смотрю на работы молодого талантливого художника Леонида Милованова.
  Лет тринадцать назад я впервые оказался у него дома (мастерской тогда у художника не было; кажется, нет её у него и по сию пору) и увидел картину, которая сразу же чем-то задела меня. В зимний день деревенская женщина пилит дрова двуручной пилой, пустая ручка которой одиноко чернеет на фоне белого снега. И первое, что мне невольно подумалось тогда: дом потерял хозяина. А может — и это вернее – Россия потеряла своего хозяина.
  Сильная по мысли, по сопереживанию своему к судьбе одинокой женщины, картина не оставляла равнодушной.
  — Хочу показать вам ещё одну работу, — сказал художник. – Не могу придумать ей названия, — признался он и достал другой холст.
  Деревенский, крепкий ещё мужик присел передохнуть подле строящегося им дома. Строгий, переживший немало (это чувствовалось), он чем-то неосознанно притягивал к себе. Может, своей обстоятельностью, умением всё делать обдуманно, не спеша. С такими людьми как-то спокойнее чувствуешь себя, когда они подле тебя…
  «Нет, — подумалось мне, — слава Богу, деревня не умерла и не умрёт, пока такие мужики в ней живы». И мне тут же вспомнилась картина художника С.А. Виноградова «Обед работников», написанная в 90-х годах девятнадцатого века. Тогда таких мужиков было много больше.
  В другой раз я увидел знакомое лицо на академической даче художников — «Академичке», как называют её они сами. Шел по мостку через речку Мсту в соседнюю деревню к приятелю и вдруг увидел Леонида Милованова, который пристроился с этюдником на берегу, поросшем кустарником. Писать кустарник трудно, и я всегда поражался тем, кто брался за это.
  — Вот третий день с одного места пишу, — сказал Леонид. – Кустарник. Трудно идёт.
  Но дня через три я увидел законченную работу и подивился достигнутой точности изображённого. Едва ли не там же, на «Академичке», увидел я и мастерски написанные им портреты художников Митруса и Надышнева. Было в них что-то репинское: живописный темперамент, точность и красота мазка и поразительное умение схватывать характер. («Я очень люблю людей», — позже признается мне Милованов.) «Не под влиянием ли Репина он находится»? — подумалось тогда, но когда следом я увидел написанный им пастелью портрет «Егорыча», держащего лошадь за повод, понял: его привязанность — Валентин Серов. И не ошибся. Через много лет Леонид скажет мне, что боготворит Серова. Но ближе всего ему по духу, по его словам, Виктор Васнецов, Василий Суриков и Константин Коровин.
  Крестьянская тема – одна из наиболее значимых в русском искусстве. Редко кто из художников не обращался к ней. И не мудрено. Не из сельских ли мест приезжали в Петербург учиться живописи в Академии художеств тот же Репин, братья Васнецовы, Шишкин, Максимов?.. Это их этюды, написанные на родине, увлекали старых профессоров и склоняли к русской теме в своих работах. Эти профессора наверняка невольно ловили себя на мысли: «Из земли вышли, в землю и уйдём» и были снисходительны к ученикам, нарушавшим «античные» правила, существовавшие в академии.
  Крестьянская тема была привнесена в русскую живопись сыновьями пахарей, сельских священников, ремесленников-умельцев – тех, для кого земля была кормилицей. Вслед за русскими поэтами, молодые художники воспевали родную землю, русскую природу, родительские места. И кого из нас не тронет сельский пейзаж, запечатлённые в разные времена года деревни и леса, или портрет сельского священника, или старика-пасечника? Да и где, скажем себе, найти такую красоту: суровые зимы с заснеженными бескрайними равнинами, весеннюю оттепель со звонкой капелью, знойное лето с нескошенными лугами…
  Крестьяне, надо сказать, никогда не забывали, что земля является Божьей и государевой, и служение ей понималось как служение власти и служение Богу. А сама крестьянская семья всегда воспринималась в России как хозяйственная и нравственная основа правильной жизни.
  «… по-моему дети… должны родиться на земле, а не на мостовой, — писал Ф.М. Достоевский. — Можно жить потом на мостовой, но родиться и всходить нация, в огромном большинстве своём, должна на земле, на почве, на которой хлеб и деревья растут».
  Мысль эта, похоже, была особо близка основателям Московского училища живописи, ваяния и зодчества, сыгравшем значительную роль в деле становления национальной живописи. Переняв через Северную столицу сокровища западного художественного образования, Первопрестольная, кажется, самим Всевышним была назначена к тому, чтобы дать ему свой национальный характер. Отцы-основатели училища понимали: народ, сохранивший своё богатство в недрах своих, должен научиться выразить их. Они полагали: научи выходца из народа технике живописи, дай ему образование, и сможет тогда он выразить себя, среду, из которой вышел, — и в художестве наступит новая эпоха, и оно перестанет влачиться бессильно по стезе рабского подражания, а станет выражать свободно и искренне идеалы красоты, таящиеся в душе народной.
  Можно только низко поклониться этим людям.
  Сколько знаменитых художников вышло из стен училища. И каких! А.К. Саврасов, В.Г. Перов, В.И. Пукирев, братья Маковские, И.И. Шишкин, И.М. Прянишников, М.В. Нестеров, братья Коровины, И.И. Левитан, А.И. Архипов…
  Традиции московской школы живописи свято хранили художники последующих поколений. Лучшие из них никогда не порывали с деревней.
  Изображая крестьянский быт, деревенских жителей, они писали Россию. По тому, в каком положении находилось крестьянство, можно было судить и о состоянии государства. Крестьянская тема, как никакая другая, затронула самые болезненные вопросы общества и истории страны, связанные с переменами, происходящими в России.
  Крестьянскому жанру отвёл едва ли не ведущее место в своей собирательской деятельности П.М. Третьяков. Сколько картин из его галереи запомнилось и полюбилось нам!
  К числу художников, болеющих за современную деревню, можно отнести и Леонида Милованова. Доброта и трудолюбие отличают этого человека. Летом, работая на этюдах в деревне, поднимается в четыре часа утра. В этом он чем-то напоминает мне замечательного художника Никиту Федосова. Тот брался за кисти с зарей, а заканчивал с сумерками, когда трудно было краски различить. Как-то Никита был худруком на «Академичке». Студенты побаивались строгого преподавателя. Спуску он не давал. Строжил. Придёт утром: «Время-то сколько, а вы спите!» А он за день 4—5 этюдов сделает. До обеда — два, после обеда – два и один — вечером. Однажды ученики, сговорившись, решили встать раньше него. Вышли на этюды ни свет ни заря. Идут. Баню миновали, а из-за бани голос Никиты: слышен: «Вы куда собрались?». Он уже за работой.
  Бани, деревенские сараи любит писать и Леонид Милованов. Никита у него в чести. Некоторые работы написаны им едва ли не с тех же мест, с которых писал Федосов. Кажется, он для Милованова – главный ориентир в работе. Замечаю: в разговоре, подчас непроизвольно, он вспоминает Никиту, давно ушедшего из жизни. Так вспоминают свою первую любовь.
  Иногда ловлю себя на мысли, что он ищет разговора с ним и угадываю этот невидимый разговор в его картинах. Достаточно посмотреть написанные Миловановым «Деревенские сумерки» (1990), «Избы» (1993), «Осень. Туман» (1995), «Сентябрь. Банька в деревне» (2006), «День догорает» (2006).
  «Природа не даёт лгать и учит добросовестности», — говорил Никита.
  Думается, выбрав в учителя такого художника, многое должно требовать с себя. Впрочем, замечу здесь, требовательность является едва ли не главной чертой Милованова. Несмотря на внешнюю мягкость, он обладает, однако, твёрдым характером.
  У него своя тема, свой почерк.
  Лет в двадцать Леонид перечитал всего Достоевского из большой отцовской библиотеки (отец у него журналист).
  Думается, не случайно.
  Чтобы понять Милованова, достаточно посмотреть его работы «Зимнее утро. Первые лучи» (1993), «Дрова у печки» (1997), «Лежанка топится» (1994), «Русская печь» (2005).
  Как бы холодно и морозно ни было вокруг в этой жизни, но тепло русской печки согревает душу. Мир и порядок ощущаем подле неё. Такое же можем мы сказать только о русской православной церкви.
  Возле печки в зимний день прядёт пряжу старуха в картине «У печки. Пряха» (1997); покуривает сигарету немного разомлевший от тепла крестьянин с усталым лицом «У печки мужичок с сигаретой» (1995)...
  — Почему любят деревню? — слышу я от Леонида. – Потому что все из деревни. Город всех достал, урбанизировал. Суета, пробки. А в деревню человек попадает, и душа открывается, и настроение другое. Здесь всё своё. И людей сразу видишь. Один хитрый, другой — душа нараспашку. И интересней с ними общаться. Нет какой-то злобы откровенной в них. Поэтому я сразу их полюбил, когда стал жить в деревне. Попытался изобразить на холсте.
  Отец Леонида Милованова — заядлый рыбак — лет тридцать назад купил дом в деревне Никифорково Тверской области.
  — Когда-то была километра два длиной, — говорит Леонид. — Теперь стариков десять в живых осталось. Уходят на глазах. Всё мои персонажи.
  «Не старый умирает, а поспелый», — вспомнилась мне русская пословица.
  — На природе у человека характер более полный, — продолжает он. — И хоть там он, мужичок, любит выпить, загулять, залудить, но он с такой любовью к природе относится. Может сказать: «Сегодня вечером туманчик будет – гляди, вон, где облачко зашло». А сараи… Сколько в них настроения. Я сараи люблю писать… Но скоро и сараев не будет… На глазах исчезают… На Севере ещё деревни остались, а так в средней части России их нет. Лет через десять—двадцать одни дачи увидишь. Зимой деревня пустовать станет…
  — Тебе грустно в России?
  — Нет, не грустно. На Западе Третьяковки нет. Я ведь всё посмотрел. И в Лондоне, и в Испании, и в Австрии был, и в Германии. Лет в двадцать интересно было ездить за границу. В тридцать захотелось побывать в Венеции. Съездил. Там, куда ни посмотришь, – грязь, нищета и… произведения искусства. Прожил месяц, больше никуда не хочется. Меня здесь всё устраивает.
  Заговорили о значении рисунка в живописи. Леонид вдруг замечает:
  — Илья Ефимович рисует, как на балалайке играет.
  И в голосе угадываю радость за русскую живопись, её мастеров.
  Да и у него самого столько светлого, радостного, даже озорного подчас видишь в пейзажах, что невольно сразу же по ассоциации вспоминаешь стихи Пушкина. «На дворе – 35оС» (1986), «Заросший пруд» (1995), «Вечерний снег» (2000), «Цветущий луг» (2003), «Зимняя деревня» (1990)…
  А разве не настоящее чудо – «Деревенский пейзаж», написанный в 1993 году? Отчего-то вспоминаешь «Октябрь. Домотканово» В. Серова. Вроде бы и нет ничего, а перед тобой вся Россия.
   А исполненные глубокого психологизма портреты: «Крестьянин» (1995), «Афанасьич» (2000), «Старушка с дровами» (2000), «Ветеран П. В. Вожаков» (2003)…
   С каким-то ребячьим восторгом Леонид рассказывает о том, как удалось уломать, уговорить занятого человека позировать ему. За иным своим персонажем он, подобно В.И. Сурикову, охотился, не отступая, неделями. И успокаивался только тогда, когда приступал к работе.
  Словно живые, смотрят крестьяне с его полотен, помогая зрителю полнее понять Россию конца двадцатого столетия.
  И ещё… Замечаю по этюдам, он очень неравнодушен к закатам и сумеркам. К ним, кажется, у него какая-то особая страсть. И в них, похоже, наиболее полно раскрывается его музыкальная душа. Он любит Бетховена, Вагнера, Мусоргского, Чайковского, Рахманинова, мелодии которых невольно улавливаешь в его этюдах.
  А ещё… Ещё невольно угадываешь за ними желание уединения, возможности остаться наедине со своими мыслями, чтобы решить что-то главное и важное для себя.
  Его сердце, мне кажется, созрело для церкви. Ещё немного, и оно откроется ей. И тогда с полным основанием этот художник сможет сказать о себе: «Я пишу Россию».

 Лев АНИСОВ

Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии. Войдите на сайт через форму слева вверху.

Please publish modules in offcanvas position.